Модели конфликтов и новая парадигма среды безопасности 21 века

Рачья Арзуманян, к.т.н.,

директор центра стратегических исследований «Ашхар», Армения, Арцах

Модели конфликтов и новая парадигма среды безопасности 21 века

1. Введение

Последние десятилетия мировой истории характеризируются большинством исследователей, как эпоха глубоких и быстрых перемен. Попытки осмыслить происходящие изменения приводят к пониманию того, что в основе наблюдаемых перемен лежат более глубокие процессы, нежели просто технологические инновации (Rosеnau, 1997). Изменения затронули паттерны, лежащие в основе формирования таких социальных институтов, как семья, страны и мировую политическую систему в целом (Rosеnau, 1998: 145-169). При этом можно говорить о своеобразии нарождающейся эпохи, когда разработка философских и концептуальных основ нового мира происходит параллельно с самими изменениями. В таких условиях единственным надежным базисом для осмысления новых времен становится констатация подвижности теоретического базиса, на основе которого он постигается и строится.

Однако такой вывод оказывается нефункциональным и, как следствие, неприемлемым для сферы НБ. Констатировав, что среда безопасности 21 века претерпевает качественные изменения, организации, ответственные за формирование откликов на вызовы НБ, не имеют права отложить на будущее теоретическое осмысление угроз и формирование откликов, апеллируя к невозможности «схватить» ускользающую динамику и создать внутренне непротиворечивое видение будущего. Национальная безопасность не может быть сведена исключительно к теоретическому дискурсу, но включает в себя элементы и системы, являющиеся частью общества и общественной жизни. Развитие и функционирование системы НБ нуждается в концепциях и доктринах, на основании которых выстраивается, пусть несовершенное, но понимание вызовов и угроз обществу и методов реагирования на них.

В этом смысле можно говорить о серьезном вызове и своего рода парадоксе, когда императивы нарождающейся эпохи принуждают разрабатывать теоретический базис, изначально предполагающий качественные изменения, реализуемые через механизмы адаптации и коэволюции. Семантическая сеть понятия «базис», традиционно включающая аналогии, смыслы и значения, ассоциирующиеся с постоянством и неизменностью, включает новые элементы, связанные с непрерывными и качественными изменениями.

Является ли такой подход к мышлению в терминах НБ приемлемым? Будучи инерционными и жесткими, системы НБ требуют соответствующей жесткости и от своих доктринальных документов. Каким образом в данных условиях сопрягать объективную статичность и жесткость с императивом непрерывных инноваций? Где находится баланс между инерционностью и подвижностью, на каких философских позициях, на основе какой парадигмы и в терминах и понятиях каких наук, он должен выстраиваться?

В качестве отклика на брошенный вызов интерес представляет синтез сложного мышления, философии и науки сложности, системности и Сети (Арзуманян, 2012). Процесс внедрения языка сложности и нелинейности в военную теорию можно наблюдать на всех уровнях войны. Например, современная тенденция операционного анализа предпочитает писать о сложных операциях и межведомственном операционном искусстве (Kelly and Brennan, 2010),  корни которого уходят в системность и целостное взаимодействие, охватывающее все элементы национальной мощи и общество в целом. При этом можно говорить о двух доминантных видениях будущих операций. Первое опирается на централизовано управляемые, интегрированные военно-гражданские кампании. Данное направление развивается в рамках теории операционного холизма, рядом черт напоминающего блицкриг 20 века. К данному видению примыкает корпус доктрин сетевых и сетецентричных войн. Второе видение и тип операционного искусства развивается в рамках концепций иррегулярных войн (Арзуманян, 2015) и качественно отличается не только от централизованного видения доктрин операционного холизма, но и военных операций 20 века.

Схожее столкновение полярных по своей природе взглядов и подходов к оценке природы и форм военного противоборства в 21 веке можно наблюдать и на стратегическом, военно-политическом уровнях войны. Очевидно, что речь в данном случае может идти не о «полной и окончательной победе» одного из видений, но подвижном балансе, отражающего результаты политической и теоретической борьбы.

Возможно, здесь будет уместна метафора «ежа» и «лисицы», которую можно встретить в дискуссиях, посвященных стратегии и войне. Исайя Берлин в известном эссе «Еж и лисица» (Berlin, 2000: 6), исследуя исторические взгляды Льва Толстого, использовал «изящную и таинственную, как японское хокку» (Ignatieff, 1999: 173) строчку древнегреческого поэта Архилоха (7 в. до н. э.): «Лисица знает много чего, – одно, но важное знает еж» (Archilochus). «Исаия, – пишет биограф Берлина Майкл Игнатьев – сразу же начал делить все великие умы прошлого на ежей и лисиц: Гете и Пушкин – это лисицы, Достоевский и Толстой – ежи» (Ignatieff, 1999: 173). «Ежи», это люди «одной идеи», определяющей их мысли и поступки. «Лисицы», – «плюралисты», мало озабоченные целостностью своего мировоззрения: «существует глубокое противоречие между теми, … кто связывает все с одним центральным видением, … – единственным, универсальным, организационным принципом, – и … теми, кто преследует множество целей, зачастую несвязанных и даже противоречивых, соединенных только некоторым де-факто способом» (Berlin, 2000: 436) [63, с. 436]. Данная, во многом условная, «дихотомия» позволила Берлину высветить различие между сфокусированными и центростремительными «ежами» и переменчивыми и центробежными «лисицами».

Взгляд на среду безопасности 21 века сквозь призму данной метафоры позволяет говорить о необходимости, как сфокусированного и регулярного подхода, намеренного схватить явления и процессы в рамках общего базиса, так и децентрализованного и иррегулярного, стремящегося отразить процессы без разработки такого базиса. Таким образом, связанные с процессами глобализации решения лежат, прежде всего, в политической, социальной и экономической сферах, но не военной. Тем не менее, глобализация вынуждает нации реформировать систему НБ, разрабатывая новую парадигму для описания среды безопасности.

2. Традиционная линейная модель конфликта[1]

Линейное мышление Холодной войны, особенно в США, имело тенденцию делить конфликты на две категории: «большая война» (major war) и «операции иные, чем война» (operation other than war) (U.S. Joint Chiefs Staff, 1995). Дихотомия выстраивалась на предположении, что малые угрозы могут быть преодолены малыми военными усилиями и с использованием того же инструментария, что используется при разрешении крупных конфликтов (Рис. 1).

Рис. 1. Традиционная линейная модель конфликта.

Данное разделение является следствием линейной парадигмы и европейской модели войны, появление которой можно отнести к середине 17 века (Czerwinski, 2008). В ее рамках война рассматривается как активность государственных акторов. Начало войны определяется довольно четко и связывается с ее формальным объявлением. Как только одна из сторон проигрывает в войне, военные действия прекращаются, и наступает перемирие. Затем подписывался мирный договор, население государств возвращалось к обычной жизни, а враждебность, неотъемлемый атрибут войны, постепенно сходит на нет.

В рамках модели была разработана правовая база, определены временные диапазоны перехода взаимоотношений между государствами из состояния мира к войне, подкрепленные соответствующими процедурами международного права, которые, в той или иной степени, соблюдались всеми участниками конфликта[2]. Также существовал свод норм, регламентирующий поведение вооруженных сил в мирное время, переход страны в состояние войны, включая условия, создававшие почву для рассмотрения будущей или уже начавшей войны в качестве легальной и справедливой, как с моральной, так теологической точки зрения (just war). Данные критерии и обоснования можно уже встретить в работах Блаженного Августина (Russell, 2013), и те же принципы лежат в основе работы СБ ООН. Хотя очевидно, что традиционная модель конфликта в чистом виде применялась редко, она формировала фрейм, позволяющий определить границы дозволенного и давать оценку сторонам конфликтам, войне и наступившему миру.

3. Нелинейная модель конфликта

Хотя традиционная модель продолжает доминировать в западном военном мышлении, уже в 20 веке война зачастую развивалась в рамках другой. В 21 веке многие конфликты не заканчиваются подписанием мира, но продолжают тлеть в состоянии «ни войны, ни мира», формируя отдельную, «гибридную» категорию в понятийно-категориальном аппарате, при помощи которого описываются вызовы и угрозы среды безопасности (Gray, 2013; Gray, 2012; Арзуманян, 2015). Войны и кризисы в 21 веке весьма условно можно соотнести с правовым полем традиционной модели. Выделение каких-либо этапов и тем более переходов между ними становится проблематичным, и большая часть войн 21 века довольно условно может быть интерпретирована в качестве «правильных». Вооруженные силы в 21 веке должны быть готовы вести боевые действия как с регулярными, так и с иррегулярными противниками. Более того, регулярный противник может придерживаться иррегулярной, асимметричной тактики и стратегии организации и проведения войны (Gray, 2005: 29).

Таким образом, хотя как в обществе в целом, так и в военной сфере в частности продолжает господствовать линейные культура, мышление и образование, адекватный отклик на вызовы новой эпохи, должен происходить на основе терминологии и понятийного аппарата парадигмы нелинейности (Whitehead, 2003: 48-49). Как следствие, объективно появляется необходимость в разработке новой, – нелинейной, модели конфликта (Beyerchen, 1992: 59-90), в которой вместо дискретного множества состояний предполагается континуум соперничества и конфликта (Рис. 2).

Рис. 2. Нелинейная модель конфликта.

Континуум включает в себя все усилия нации и весь доступный ей инструментарий по сдерживанию и устрашению противника – от демонстрации военной силы до ее локального применения. Переход от мира к кризису или от кризиса к войне не только не является четким, но представляет собой отдельную нишу «переходного состояния» (серую зону), обладающую собственной логикой. Сторона, придерживающаяся новой модели и знающая о существовании ниши, может попытаться использовать ее – возможность, которой лишена сторона, продолжающая оставаться в рамках старой модели (Smith, 2006:11-15).

В новых условиях становится невозможным выделить точку, в которой начинается или заканчивается враждебность противоборствующих сторон. Враждебность, являющаяся атрибутом этапа «состояние войны» в старой модели, в новой охватывает весь континуум кризиса. Внутри континуума еще можно выделить с той или иной степенью достоверности начало и конец больших военных операций, однако конец широкомасштабных боевых действий уже не означает конца враждебности. Более того, противник скорее «адаптируется» к поражению в конвенциональной военной кампании и переходит к другим формам войны. Противоборство продолжается до тех пор, пока не иссякнут имеющиеся в распоряжении нации возможности вести войну  или не произойдет надлом воли. Нелинейная природа сложных адаптивных систем, в рамках которых описывается функционирование данной модели, приводит к тому, что «операции постконфликтной стабилизации» (post-conflict stabilization operations) превращаются в ряд циклов, завершение которых можно определить достаточно условно и, чаще всего, только ретроспективно.

Сложность в новой модели во многом связывается с взаимодействиями элементов, когда реакции системы через цепи обратных связей и среду влияют на ее последующие действия. Как следствие, метафорой конфликта и континуума противоборства становится не прямая линия, но цикл и даже серия циклов (Рис. 3). Например, внутренний цикл может быть связан с движением от мира к некоторым формам взаимодействия в нишах переходного состояния. Второй отражать развитие той или иной формы кризиса – гуманитарного, политического или военного – с возвращением к некоторым формам мира. Следующий цикл отображает уже военный кризис, сопровождающийся боевыми действиями малой интенсивности. И, наконец внешний цикл – широкомасштабные боевые действия.

Рис. 3. Циклический континуум конфликта.

В рамках нелинейной модели становится некорректно говорить о возврате к статус-кво, так как начавшийся цикл неизбежно изменяет исходные параметры, когда вернуться к начальному состоянию невозможно. Метафорой кризиса и конфликта становится спираль взаимодействий с циклами, изменяющимися как по амплитуде, так и по шагу, в соответствии с масштабом, скоростью и природой взаимодействий, которые в него включены (Рис. 4).

Рис. 4. Спиральный континуум конфликта.

Циклический взгляд на развитие кризиса и общества в целом не есть что-то новое. Влияние так называемых длинных или «кондратьевских» волн (Кондратьев, 1988) на военную сферу известны достаточно давно. Именно с данной цикличностью ряд авторов связывают 45-50-летние циклы больших войн в истории Европы (Goldstein, 1988). Новая континуум-модель и военная реальность 21 века подводят к выводу о природе и источниках сложности современных войн. Сложность оказывается связана с взаимодействиями, которые фокусируются больше на человеческом измерении конфликта, целостны и охватывают всю нацию.

4. Заключение. Необходимость парадигмального сдвига

Изменения в среде безопасности вынуждают исследователей задуматься о новой парадигме, опирающейся на уточненные принципы и систему классификации конфликтов. В частности, в рамках новой парадигма состояние «ни войны, ни мира», равно как и «серые зоны» должны быть признаны в качестве варианта нормы и признанной формы военно-политической реальности.

Также появляется необходимость в определении и интерпретации новых явлений, таких как «черные зоны». В таких зонах теряется управляемость, отсутствуют дееспособная власть и акторы, способные взять на себя ответственность за поддержание порядка и обеспечение базисных нужд населения в сфере безопасности и жизнеобеспечения (Арзуманян, 2015: 38-45). В среде безопасности 21 века целью международного сообщества становится недопущение хаотизации территорий, на которой разворачивается конфликт,  прихода к власти радикальных религиозных и экстремистских группировок, отрицающих  основы существующего международного порядка. Другими словами, международное сообщество оказывается заинтересованным в существовании акторов, готовых обеспечить базисные функции государственного управления в зонах конфликта, вне зависимости от статуса последних в системе международных отношений.

Новая парадигма должна отразить изменение смысла и значения ряда основополагающих понятий,  нуждающихся в новой интерпретации. Например, –  «урегулирование». Если в рамках традиционной модели конфликта и парадигмы под урегулированием понималось достижение мира между конфликтующими сторонами, закрепляемого международным договором, в новых условиях такая интерпретация оказывается неадекватной, так как для большинства современных конфликтов данное состояние оказывается недостижимым. Динамика процессов в среде безопасности столь высока, что центры силы не  в состоянии дать исчерпывающих гарантий безопасности сторонам конфликта или принудить их выполнять взятые на себя обязательства на протяжении длительного времени достичь такого состояни прийти мир или новая война, . В 21 веке мировые державы неоднократно теряли контроль над инициированными процессами, будучи не в состоянии обеспечить реализацию намеченного плана действий. В новых условиях приходится говорить не в терминах окончательного урегулирования, но приемлемого, когда сохраняется возможность контролировать конфликт, сдерживая его в допустимых пределах.

Разработка новой  парадигмы представляет собой сложную задачу, нуждающуюся в корректной постановке, в том числе, и в терминах политической философии. В первую очередь, необходимо ясно понимать, каким образом происходит формирование новых идей и принципов разрабатываемой парадигмы. По мнению Карла Шмитта появление и развитие идей и понятий не может быть объяснено в рамках причинной обусловленности традиционного социологического анализа (Шмитт, 2000). Идеи проистекают из других идей, но не как результат дедукции, а скорее как свободный отклик на суждение. Рождаясь, идеи и понятия приносят с собой остаточное влияние прежних значений и смыслов и делают это не сами по себе, но через взаимоотношения с системой мышления и практикой общества, в рамках которого они развивались. Понятия и идеи оказываются связаны с коллективным опытом общества сетью многообразных отношений и поддерживаются суждениями, наполняющимися смыслом и значением в рамках нарративов, которые находятся во взаимных отношениях с практикой (Kahn, 2011:106).

В качестве примера эволюции идеи сложности различения состояний войны и мира можно привести концептуальную работу 1978 года Барри Блекмана и Стивена Каплана «Сила без войны» (Blechman, Kaplan, 1978), многие положения которой остаются релевантными и сегодня. Также можно привести пример лестницы эскалации конфликта Германа Кана с ее 44 шагами в качестве впечатляющего теоретического концепта для осмысления структурной динамики конфликта (Kahn, 1965). Будучи теоретиком, Герман Кана не был ограничен в своих построениях, и созданная им модель оставалась сугубо теоретическим продуктом,  который невозможно непосредственно применить на практике. В поиске более глубокого понимания предмета исследования теоретики не в состоянии избежать искушения добиться большего и лучшего понимания через углубление в предмет. Однако, рано или поздно, они замечают, что результатом усилий стала потеря важных для понимания и осмысления предмета моментов, которые можно схватить только при целостном взгляде. Выражаясь метафорически, ученые оказывается не в состоянии избежать тумана теории (Gray, 2012:13). Тем не менее, влияние Барри Блекмана, Стивена Каплана, Германа Кана и других на формирование мышления лиц, занимающихся практической деятельностью в сфере обеспечения НБ, трудно переоценить.

Таким образом, современный смысл и значение понятий и идей не следует из прошлых, как заключение следует из предпосылок в логических построениях, но через погружение в историю, а также оперирование понятиями и идеями в рамках процесса выстраивания аналогий, метафор и ассоциаций. Выстроить аналогию означает высветить символическую структуру явления, связав его с семантической сетью смыслов и значений, которые воспринимаются обществом как известные и «свои». Аналогия разворачивается как процесс интерпретации, но не выявления правды или факта. Это процесс производства истины, которая у каждой личности и общества своя. Личность и общество свободны в понимании мира тем или иным способом, и процесс такого понимания есть акт свободы (Kahn, 2011:109).

Какие именно интерпретации окажутся ключевыми, заранее сказать невозможно. Причем для каждого общества это будут свои интерпретации. В этом смысле, как политик, так и философ или исследователь находятся на кромке возможных смыслов и значений, привлекая внимание общества к тем элементам, которые оно будет в состоянии воспринять и включить в свой нарратив. Речь, таким образом, идет об обладающем собственной ценностью нарративе, смысл и значение которого не в достижении правды, но поддержании риторического процесса, имеющего целью убедить общество в своей правоте и своем понимании истины (Kahn, 1992). При этом невозможно сказать заранее – создаются ли   новые смыслы и значения или происходит их возвращение из истории.

Таким образом, разработка парадигмы оказывается сложной теоретической проблемой, включающей в себя как объективные, так и субъективные аспекты. Объективные аспекты постоянны для исторических эпох и культур, что позволяет использовать сокровищницу мирового опыта и знаний. Новые теоретики обращаются к тысячелетнему наследию философской и военной мысли, пытаясь там найти ответы на вызовы, с которыми сталкивается общество в своем развитии (Gray, 2005:3). Причем серьезные исследователи всегда подчеркивали важнейшую роль культуры, в том числе стратегической (Gray, 1999: ch5), важнейшей функцией которой становится исключение эффекта неожиданности, когда общество застается врасплох при столкновении с новой реальностью (Gray, 2005:28).

Субъективные аспекты предполагают наличие разнообразных форм в зависимости от культуры, идеологии, традиций и прочих  специфических черт конкретного общества. Например, западная военная культура в высшей степени пластична и, сохраняя ряд фундаментальных параметров, разрешает широкий спектр заимствований и влияний из других культур (Gray, 2005:22). Одной из важных черт западной военной культуры является ее технологичность, позволяющая говорить о ней, как о машинно-ориентированной (Parker, 1996).

Наличие субъективных аспектов приводит к появлению феномена интеллектуальной моды, которая, как и любая другая, изменчива по самой своей сути, и рано или поздно приходит время, когда очередная «большая идея» уступает место новой (Gray, 2005:3).  Устойчивое развитие и безопасность общества во многом зависит от способности ее элиты эффективно работать с новыми идеями, ее умения разглядеть за новыми формами и интерпретациями старые идеи и подходы, облегчая тем самым задачу формирования адекватного отклика на новые вызовы. При этом важно понимать, что новые идеи подчас получают неожиданное даже для авторов развитие, и, как писал Джон Грей (John Gray), «история идей подчиняется закону иронии. Идеи имеют последствия и никогда или редко только те, которые ожидали или желали их авторы. Очень часто они противоположны ожиданиям» (Gray, 2003:27).

В свете вышесказанного стоящую перед исследователями постсоветского пространства задачу разработки парадигмы среды безопасности 21 века трудно переоценить по сложности. С одной стороны исследователи обязаны быть в курсе состояния международного исследовательского поля и быть готовыми «импортировать» актуальные идеи и смыслы. С другой – решать проблему интерпретации процессов в собственных обществах на основе концепций, наработанных в рамках местных школ. Процесс, который  должен быть отнесен скорее к искусству, нежели науке.

Bibliography

1. Archilochus fragment 201. in (Ed. M. Litchfield) Iambi et Elegi Graeci ante Alexandrum Gantati. 2 vols., Vol. 1, 2nd revised ed. Oxford, UK: Oxford University Press, 1989-92.
2. Arzumanian H. (2015) Strategiya irregulyarnoj vojny: teoriya i praktika primeneniya. Teoreticheskie i strategicheskie problemy konceptualizacii, religioznye i voenno-politicheskie otnosheniya v operacionnoj srede irregulyarnyh voennyh dejstvij [Irregular war strategy: theory and practical application. Theoretic and strategic problems of conceptualization, religious and political-military relations in operational environment of irregular warfare] (ed. A. Mikhailovsky), (Series: New strategy, 4), Moscow: Center for Strategic Assessment and Forecast. (in Russian)
   Available at: http://csef.ru/media/articles/6094/6094.pdf (accessed 21 October 2015).
3. Arzumanian H. Kromka haosa. Paradigma nelinejnosti i sreda bezopasnosti 21 veka [The edge of chaos. Nonlinear paradigm and 21^st century security environment], (Series: Selecta XIX), Moscow: Regnum publishing house. (in Russian)
   Available at: www.iarex.ru/books/book89.pdf (accessed 12 January 2011).
4. Barry B. and S. Kaplan (1978) Force without War: US Armed Forces as a Political Instrument, Washington DC: Brookings Institution.
5. Berlin I., et al. The Hedgehog and the Fox. The Proper Study of Mankind: An Anthology of Essays by Isaiah Berlin (1997), New York: Farrar, Straus and Giroux, 2000.
6. Beyerchen A. (1992) Clausewitz, Nonlinearity and the Unpredictability of War. International Security, vol. 17, no. 3, pp. 59-90.
   Available at: http://www.clausewitz.com/readings/Beyerchen/CWZandNonlinearity.htm (accessed 21 October 2015)
7. Czerwinski T. (2008) Coping with the Bounds: A Neo-Clausewitzean Primer, Washington, DC: Department of Defense Command and Control Research Program (CCRP) Publication Series, 3rd Edition Revised, 2008.
   Available at: <http://www.dodccrp. org/files/Czerwinski_Coping.pdf (accessed 21 October 2015).
8. Goldstein J. (1988) Long Cycles: Prosperity and War in the Modern Age, New Haven, CT: Yale University Press.
   Available at: http://http://www.joshuagoldstein.com/jgcycint.pdf (accessed 21 October 2015).
9. Gray C. (2012) Categorical Confusion? The Strategic Implications of Recognizing Challenges either as Irregular or Traditional, Carlisle, PA: United States Army War College Strategic Studies Institute.
   Available at: http://www.strategicstudiesinstitute.army.mil/pdffiles/PUB1098.pdf (accessed 21 October 2015).
10. Gray C. (2013) Perspectives on Strategy, Oxford: Oxford University Press.
11. Gray C. (2005) Transformation and Strategy Surprise, Carlisle Barracks, PA: Strategic Studies Institute (SSI), US Army War College.
    Available at: http://www.strategicstudiesinstitute.army.mil/pdffiles/PUB602.pdf (accessed 21 October 2015)
12. Gray, C. (1999) Modern Strategy, Oxford: Oxford University Press, 1999.
13. Gray J. (2003) Al Qaeda and What It Means to be Modern, London: Faber and Faber.
14. Ignatieff M. Isaiah Berlin: A Life. New York: Henry Holt & Co., 1999.
15. Kahn H. (1965) On Escalation: Metaphors and Scenarios, NY: Praeger, 1965.
16. Kahn P. (2011) Political Theology: four new chapters on the concept of sovereignty, New York: Columbia University Press.
17. Kahn P. (1992) Legitimicy and History: Self-Government in American Constitutional Theory, New Haven, CT: Yale University Press.
18. Kelly J. and M. Brennan (2010) The Leavenworth Heresy and the Perversion of Operational Art. Joint Force Quarterly (JFQ), Issue 56, First Quarter 2010, pp. 109-116.
19. Kondratiev N. (1989) Problemy ehkonomicheskoj dinamiki [The problems of economic dynamic], Moscow: Economics. (in Russian)
20. Parker G. (1996) Military Revolution: Military Innovation and the Rise of the West, 1500-1800, New York: Cambridge University Press.
21. Rawcliffe J. (ed.) (2007) Operational Law Handbook, International and Operational Law Department, The Judge Advocate General’s Legal Center & School, US Army, Charlottesville, Virginia.
    Available at: http://www.loc.gov/rr/frd/Military_Law/pdf/operational-law-handbook_2007.pdf (accessed 21 October 2015).
22. Rosеnau J. (1998) Disorder and Order in a Turbulent World: The Emergence of Globalized Space. (eds. Kegley C. and E. Wittkopf) The Global Agenda, New York: McGraw Hill.
23. Rosеnau J. (1997) Along the Domestic-Foreign Frontier: Exploring Governance in a Turbulent World, Cambridge: Cambridge University Press.
24. Russell F. (1997) The Just War in the Middle Ages, Cambridge: Cambridge University Press.
25. Schmitt C. (2005) Political Theology: Four Chapters on the Concept of Sovereignty, (trans. G. Schwab), Chicago: University of Chicago Press.
26. Smith E., Jr. (2006) Complexity, Networking, and Effects-Based Approaches to Operations, Washington, DC: Department of Defense Command and Control Research Program (CCRP) Publication Series.
    Available at: http://www.dodccrp.org/files/Smith_Complexity.pdf (accessed 21 October 2015)
27. U.S. Joint Chiefs Staff (1995). Joint Publication 3-07. Joint Doctrine for Military Operations Other Than War, Washington, DC: United States Department of Defense.
    Available at: http://www.bits.de/NRANEU/others/jp-doctrine/jp3_07.pdf (accessed 21 October 2015)
28. Whitehead S. (2003) Balancing Tyche: Nonlinearity and Joint Operations. (ed. Williamson M.) National Security Challenges for the 21st Century. Carlisle Barracks, PA: Strategic Studies Institute (SSI), US Army War College, pp. 48-49.
    Available at: <http://www.dtic.mil/cgi-bin/GetTRDoc?AD=ADA415739 (accessed 21 October 2015).

---

[1] Данный раздел и последующий подготовлены  на основе соответствующих разделов монографии «Кромка хаоса» (Арзуманян, 2012: 260-276). Модели конфликта рассматриваются также в работе «Complexity, Networking, and Effects-Based Approaches to Operations»  (Smith, 2006: 9-33).

[2] Краткое описание правового базиса применения силы, международного военного законодательства и пр. можно найти в работе «Operational Law Handbook» (Rawcliffe, 2007).