Смуты в зоне турбулентности. Часть вторая.

Во втором номере за 2016 г. журнала «Стратегическая стабильность», издаваемого Российской инженерной академией и Академией военных наук  опубликована статья моей дочери Александры «Смуты в зоне турбулентности».  С учетом того, что журнал, хотя и является открытым, но рассылается по спискам, и не имеет интернет-версии, публикую материал серией из четырех частей.

Сегодня ранее считавшееся еретическим мнение о кризисном состоянии мира превратилось в мейнстрим. Это и неудивительно. Чем дальше, тем больше появляется свидетельств, что крушение Советского Союза в 1991 году  было не столько победным для Запада окончанием Холодной войны, сколько первым эпизодом системного кризиса нынешнего глобального мироустройства.

Необходимо выделить три главных тенденции кризиса, имеющие прямое отношение к теме текста. Во-первых, мир становится все более и более сложным.  Нарастание сложности не сводится лишь к усилению взаимосвязи всех компонентов, элементов, структур и даже персоналий в мире.  Данный аспект сложности наиболее наглядно иллюстрируется законом Меткалфа: удвоение участников сети в четыре раза увеличивает количество возможных взаимодействий между ними. Иными словами, связность мира растет  по экспоненте. На фоне роста сложности стремительно увеличивается анизотропность общества. Против ожиданий социум не стремится к единообразию.  Будучи соединенным разнообразными коммуникациями, финансовыми и производственными потоками, общество все более дробится на различного рода организованности  различного масштаба: от субкультур до языковых автономий. Усиливаются также противоречия между суверенитетом государств, амбициями транснациональных корпораций и интересами различных альянсов и сообществ. Наконец, темпы нарастания сложности превышают на сегодняшний день возможности управляющих систем. Я.Марчук успешно доказал это обстоятельство, создав принципиально новую формальную теорию расчета сложности[1].

Во-вторых, наряду со сложностью XXI век характеризуется все возрастающей социальной турбулентностью. Наиболее далеко в исследовании и осмыслении этой ключевой тенденции продвинулась  группа исследователей во главе с О.Доброчеевым.  Поэтому логично процитировать именно его понимание турбулентности. «Турбулентность не только характеристика изменчивости чего-либо, это еще и само по себе высоко изменчивое явление, подчиняющееся своим внутренним законам (перехода от строгой определенности (закономерности) до хаоса и наоборот)».[2] «Во второй половине XX века благодаря трудам Колмогорова и Пригожина, радикально продвинувшим понимание проблем турбулкнтности  больших систем, поставленных в XIX века Больцманом и Пуанкаре, стало ясно, что их описание требует не классической, а турбулентной логики. Поскольку поведение среды может быть рассчитано лишь на конечных интервалах времени от одной точки бифуркации до другой, причем не в точных координатах, а в масштабах их флуктуаций (отклонений от траектории), и не действующими силами (причинами), а устойчивостью всей среды в целом, которая определяется условиями на ее границах. Т.о. знание законов турбулентной логики позволяет определить не одну единственную траекторию развития системы, а векторное поле наиболее вероятных (устойчивых) волнообразных изменений. В этой логике без субъекта (автора) процесс развития системы не является до конца определенным (завершенным). Отличительной особенностью турбулентной динамики является ее склонность, при достижении системой некоторых критических рубежей, к самоорганизации в устойчивые структуры разного качества и масштаба. Все турбулентные движения системы со временем формируют некий устойчивый ансамбль волн, распределение энергии в которых подчиняется законам Парето, Колмогорова и социальной турбулентности. При этом, поведение каждой флуктуации сложной системы частиц описывается, не законами гармонии, а ассиметричными турбулентными волнами»[3].

В-третьих, коренной отличительной чертой нынешнего времени является нелинейность динамики. Благодаря работам  Самарского А.А., Курдюмова С.П., Малинецкого Г.Г. в математике разработаны модели и подход, позволяющие достаточно точно описывать, а соответственно и понимать общественные нелинейные процессы. Их отличительными чертами являются нестационарность, различные режимы динамики – наличие «русел» и «джокеров», и, наконец, хрупкость нелинейных процессов, наличие значительных рисков для организованностей, развивающихся в рамках режимов с обострением, самоподдерживающейся критичности и т.п.[4]

Осмысляя эти три важнейших черты социальной динамики в рамках Теории исторических последовательностей И.Дьяконова-А.Назаретяна[5], приходится сделать вывод, что мировая экономическая, политическая, военная  и технологическая системы находятся в так называемом фазовом переходе. Для фазового перехода характерны не только появление локусов будущего в толще настоящего, но и нарастание конфликтности, противоречивости. Все это делает будущее с одной стороны все менее предсказуемым и определенным, а с другой  – ставит его в зависимость от действий организованностей, а подчас и отдельных людей. Так или иначе, в периоды фазовых переходов будущее перестает быть продленным прошлым. Соответственно устоявшиеся концепты, теории и подходы оказываются не только бесполезными, но даже вредными для понимания сути происходящих процессов, особенностей ситуации и «нащупывание» тех решений и методов, которые позволяют тому или иному субъекту воплотить в жизнь желаемое именно им будущее.

Новая становящаяся реальность требует иного, ранее не существовавшего языка. Этот язык должен быть способен породить теории не просто описывающие, но и  прогнозирующие направления перемен. Главное же, язык должен позволить выйти на инструменты и методы, превращающие локусы возможного будущего в реальность.

В этой связи необходимо еще раз внимательно приглядеться к таким, казалось бы, незыблемым и основополагающим концептам, как война и мир. С начала текущего столетия все возрастающим числом практиков военного дела, разведки, государственного управления стала ощущаться недостаточность и более того, порочность дихотомии война-мир. Отвечая на военно-политический заказ, активизировались и исследователи.

В середине нулевых годов Пентагон заказал исследование влияния неопределенности и турбулентности мировой динамики на политические и военные решения. По его итогам издан доклад.  В нем можно найти такие строки: «Переход от мира к кризису или от кризиса к войне не только не является четким, но представляет собой отдельную нишу «переходного состояния» (серую зону), обладающую собственной логикой. Сторона, придерживающаяся новой модели и знающая о существовании ниши, может попытаться использовать ее – возможность, которой лишена сторона, продолжающая оставаться в рамках старой модели»[6].

К подобным же выводам пришел и один из ведущих военных теоретиков на постсоветском пространстве Р.Арзуманян: «Изменения в среде безопасности вынуждают исследователей задуматься о новой парадигме, опирающейся на уточненные принципы и систему классификации конфликтов. В частности, в рамках новой парадигма состояние «ни войны, ни мира», равно как и «серые зоны» должны быть признаны в качестве варианта нормы и признанной формы военно-политической реальности»[7].  Развернутая аргументация в пользу выделения третьего состояния мировой динамики, не сводимого к классической дихотомии войны и мира, представлено в предисловии к сборнику лучших работ западных военных мыслителей «Мировойна. Все против всех. Новейшие концепции боевых действий англосаксов»[8].

Мировая динамика и ее отражение в исследовательской рефлексии заставляют сделать третий, решающий шаг, необходимый для формирования теории противоборств в турбулентном мире. Первый шаг – это констатация важности различного рода нетрадиционных, необычных форм ведения военных действий. Второй шаг – выделение «серых зон» как промежуточных состояний между войной и миром. При этом «серые зоны» рассматриваются не как случайный артефакт, а как достаточно устойчивое состояние.

Третий шаг, который необходимо сделать, – это признание именно «серых зон» основным состоянием текущей мировой динамики. Собственно «серая зона» и представляет собой норму настоящего и ближайшего будущего в полном смысле этого слова. В таком контексте привычные война и мир становятся, как говорят математики, экстремальными состояниями или значениями «серой зоны». Такой подход позволяет использовать для понимания конкретных конфликтных ситуаций принципы вариационного исчисления,  эффективно зарекомендовавшие себя не только в естественных, но и в биологических науках[9].

Согласно многократно инструментально проверенной методологии выдающегося российского логика В.Смирнова, работающая теория требует в качестве обязательных компонентов тезауруса, выбора внелогических аксиом и использования той или иной логики вывода, а также правил интерпретации и трансляции теоретических положений в практический инструментарий[10].  Причем, чем короче исходный тезаурус, тем лучше для теории. Принцип Оккама никто не отменял.

Коль скоро «серая зона» определяется как основное состояние современного  мира, необходимо не ограничиваться художественной метафорой, а перевести ее в более-менее формальное, но сохраняющее при этом содержание, определение.  Первое, что напрашивается на ум, это – применение повсеместно используемого концепта «конфликт».  Однако как раз в излишне широкой сфере использования термина «конфликт» и заключается причина его неприменимости в данном конкретном случае.  Термин «военный конфликт» прочно и справедливо вошел в политический, военный и аналитический обороты. Его использование для обозначения особого состояния только запутает дело и не позволит создать более-менее стройную аксиоматику нового типа противоборств.

Для обозначения состояния «серая зона», «мировойна», «полувойна-полумир» предлагается использовать русский термин, понемногу проникающий и в англоязычную литературу. В данном случае как нельзя лучше подходит концепт «смута» (smuta).  В различного рода словарях русского языка под смутой понимается беспорядок, ссора, разногласия, замятня, мятеж, ругань и т.п. Любопытно, что латинским аналогом смуты является, как это ни удивительно, турбулентность.

По сути, смута – это взаимодействие, в котором, по крайней мере, один из участников стремится к господству и использованию другого (других), как ресурса собственного существования и достижения целей. При этом данное стремление может выражаться не только в  соперничестве, но и в сотрудничестве сторон по тем или иным аспектам. Несложно заметить, что такое определение смуты теснейшим образом связано с феноменом власти. В свою очередь власть неразрывно связана с политикой, а «война есть продолжение политики другими средствами».

---

[1] Jacek Marczyk, Practical Complexity Management, Ontonix Publications, 2010

[2] Олег Доброчеев, Гипотеза очень больших систем, или Вселенной угрожает не тепловая смерть, а человеческая жизнь, http://www.peremeny.ru/books/osminog/8947

[3] Клепач А.Н., Доброчеев О.В. Сильной может быть только умная экономика – «Философия хозяйства», 2011, № 4

[4] Тихонов А.Н., Самарский А.А., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. и др.,  Режимы с обострением. Эволюция идеи: Законы коэволюции сложных структур, М.: URSS,  1999

[5] Игорь Дьяконов, Пути истории. От древнейшего человека до наших дней, Комкнига, 2007

Акоп Назаретян, Нелинейное будущее, М.: МБА, 2013

[6] Smith E., Jr. (2006) Complexity, Networking, and Effects-Based Approaches to Operations, Washington, DC: Department of Defense Command and Control Research Program (CCRP) Publication Series.  http://www.dodccrp.org/files/Smith_Complexity.pdf

[7] Рачья Арзуманян, Модели конфликтов и новая парадигма среды безопасности 21 века ,http://hrazvedka.ru/guru/modeli-konfliktov-i-novaya-paradigma-sredy-bezopasnosti-21-veka.html

[8] Е.Ларина, В.Овчинский, Мировойна. Все против всех. Новейшие концепции боевых действий англосаксов, М.: Книжный мир, 2015

[9] Г.А. Голицын, А.П. Левич, Вариационные принципы в научном знании, Философские науки, 2004, № 1

[10] Смирнов В.А.,Логико-философские труды В.А.Смирнова, М.: URSS, 2010